Затянувшаяся реплика

Оказался я как-то на Казанской улице в погожий осенний день. Неяркое октябрьское полуденное солнце приятно согревало, и даже привычный в это время поток автомашин не раздражал. Выходя из тени лоджии первого этажа интересующего меня здания, решил перейти на другую сторону  Казанской, чтобы увидеть все строение целиком. Роскошный овал воронихинской решетки, широким жестом приглашая полюбоваться классическим полукружьем сквера, как всегда, взволновал необыкновенно. Огромная крона желтеющих деревьев, полностью  перекрывая стеклянный экран фасада, заставила  уйти в сторону собора. Повернувшись назад, я увидел наконец… довольно унылую сетку колонн за огромным витражом, заключенным в прямоугольнике фасада, да еще и с приклеенным к нему гигантским рекламным постером. Обнаружить такое в спальных районах было бы неудивительно, но рядом с Казанским позади прославленной решетки… Разочарованию, казалось, не будет границ, тем более что устойчивость позитивных впечатлений от постройки сразу же после ее окончания была огромной! Более того, я сам горячо и с большим энтузиазмом отстаивал право известных и опытных мастеров на смелое и дерзкое противопоставление нового классическому, и именно здесь, рядом с памятником архитектуры, и в самом центре Петербурга. Казалось в тот момент, что превосходно структурированное здание, продуманное во всех деталях и тщательно исполненное, снимет наконец возражения скептиков о невозможности появления в историческом центре современной архитектуры «в стекле и металле». И что же? Получается, правы скептики?

 На этот риторический вопрос отвечу категорически: нет, нет и нет! Замечу при этом только, что фактом такого строительства подтверждается еще раз: гармоническая целостность – субстанция хрупкая и неустойчивая. Порой достаточно одной едва заметной ошибки, и все – тщательно вынашиваемое и с трудом воспроизводимое – рушится, и потери при этом оказываются невосполнимыми. Иногда гармоническая устойчивость рушится неверно понимаемым масштабом или избыточностью форм, другой раз – несовпадением материалов или фактур, а иногда и просто неуважением соседа. Одним словом, поводов, чтобы оступиться в таком трудном деле, как архитектурный контекст, предостаточно. Поэтому тех, кто рискует идти тропой такого коварного соблазна, как контекст в границах исторического, ожидают ловушки самого неожиданного свойства. Не будет большим преувеличением заметить, что темный полированный гранит и позолота, использованные в свое время архитектором П.Ю. Сюзором в проекте офисного здания компании «Зингер», не стали, очевидно признаком хорошего вкуса. Не случайно, поэтому, этот экстравагантный проект был принят в штыки архитекторами и художниками, близкими к журналу «Мир искусства». Известный в свое время критик Г.К. Лукомский  в изданной в 1917 году книжке «Современный Петербург», рассуждая  о появившейся тогда же  другой постройке арх. М.М. Перетятковича, что на углу Невского и Малой Морской (Дом Вавельберга), с грустью писал, что цвет стен этого здания «совсем печален».

 Прошло время, к этому зданию, как и к зданию на Казанской, привыкли, острота несовместимости их цвета и форм уже не представляется скандальной, но, тем не менее, важно понимать, что мелочей в профессии зодчего нет, и малые, подчас незначительные, детали могут в конечном счете радикально влиять на восприятие здания в конкретной среде. Вышеприведённый фрагмент и цитирование говорят лишь о влиянии цвета и фактуры используемых материалов. Что же касается здания на Казанской, думаю, что проще всего сказать, а так часто и говорят: «Да что тут мудреного-то!... Стекляшка, да и все!». Но так рассуждать могут только неосведомленные. В череде проблем современной архитектуры неосведомленность, – беда повсеместная. Самое простое – наклеить клише и убедить себя, что стекло в современном здании – синоним безнадежно пошлого и плохого. Рассматривая структуру торгового здания на Казанской, легко догадаться, что масштабное применение стекла на фасаде продиктовано не желанием вписаться в «мэйнстрим», а как функционалистский принцип «изнутри наружу», как вполне художественный жест с расчетом включить великолепную внешнюю среду во внутреннее пространство самого здания. При этом огромные плоскости наружного остекления, отражая ландшафт, должны были стать своеобразным зеркалом, вбирающим в себя и кружево воронихинской решетки, и чудо огромных, чудесных крон многолетних деревьев сквера. Этим объясняется полное отсутствие привычных алюминиевых переплётов на огромных плоскостях наружного остекления, что, конечно же, усиливает эффект отражения. Но в том-то и дело, что эффект зеркальности оказался и неполным, и коварным одновременно. Авторы, к сожалению, не учли, что в такой идее зрительно выявляется внутренний каркас самого здания, который оказывается куда более активным, если не сказать назойливым. Жесткая сетка железобетонного каркаса превратилась в чуть ли не главный пластический элемент, сформировавший все тело фасада. И вот же парадокс! Реальная практика функционализма сработала против интересных идей вростания, а стихия бесконтрольного рекламного бизнеса еще и усугубила проблему. Когда архитектура превращается в ристалище рекламных постеров, она вырождается вовсе, и примеров тому в современной архитектуре тьма, тьма, и тьма.

 А между тем нельзя не отметить, сколь остроумно в этом же здании продуман боковой фасад, выходящий на Казанскую улицу. В уютных лоджиях первого этажа, в наружной стене с узкими оконными проемами сквозит чутко улавливаемый характер «уличности петербургской» с ее привычным масштабом и человечностью. Однако «стекляшечка» главного фасада фальшивит, несмотря на своеобразный изыск и изощренность.  В связи с этим позволю себе несвойственный рецензенту совет. В зарубежной практике часто можно встретить активное использование абсолютно зеркальных панелей в облицовке наружных стен. Так еще в начале 70-х годов прошлого века поступил Норман Фостер в проекте офисного здания страховой кампании Willis Faber& Dumas в английском городе Ипсвич. В этом проекте почти сорок лет назад уже был использован волшебный эффект «исчезновения» наружных стен, которые перестали кричать о себе, а заговорили зеркальными отражениями фасадов соседних зданий. В рассматриваемом случае этот прием был бы весьма уместным, поскольку он помог бы зданию как бы «исчезнуть» в своей самости, но в то же время позволил бы и воспроизвести в зеркальных отражениях своих стен блеск наследия Андрея Воронихина. При этом, как мне кажется, был бы по-настоящему раскрыт и авторский замысел петербургских зодчих.
Впрочем, авторы проекта смотрят на проблему иначе, и в процессе проектирования использование зеркального стекла обсуждалось, но было отвергнуто из опасения получить избыточную тяжеловесность всего объема. Возможно, они были правы в своих предположениях, ибо столь смелый и воистину экспериментальный опыт такого строительства, да еще и на столь ответственном месте, всегда сопровождается определенным риском. Может быть, следовало внутренний каркас «убрать» покраской или вовсе отнестись к нему как-то иначе. Однако в любом случае со всей очевидностью можно утверждать, что появление этого здания на этом месте остается и, я надеюсь, будет оставаться ярчайшим эпизодом в становлении современной архитектуры  петербургской школы.