Архитектурный Петербург
электронный бюллетень

Информационно-аналитический бюллетень

Союза архитекторов Санкт-Петербурга,

Объединения архитектурных мастерских Санкт-Петербурга,

Ассоциация СРО «Гильдия архитекторов и инженеров Петербурга»

Главная / Архив / 2013 / 07 / Архитектурная форма как текст

Теория архитектуры

Архитектурная форма как текст

Ю.И. Курбатов,

почетный архитектор России, доктор архитектуры, член-корреспондент РААСН, профессор СПбГАСУ

Беседа доктора архитектуры профессора Ю.И. Курбатова с профессором В.О. Уховым

Ю.И. Курбатов:

 Как мы знаем, «честная» и «правильная» архитектура «технологизма» 1970-1980-х годов формировала функциональную среду, или удобства без архитектуры. Здания, напоминающие формулы, были лишены языка, характерного для искусства с его неоднозначностью, с его знаками и метафорами, определяющими принадлежность к определенной культуре.

 Поворот к языкам исторического наследия в 1980–1990-е годы не смог решить проблему тотальной  гуманизации среды. Контекстуализм помог решить только проблему развития исторической среды.

 Между тем модернизм как творческое направление, синтезирующее новые функции, новые технологии и конструкции со ссылками на левое, чувственное искусство, не умер. Его приверженцы успешно борются за его выживаемость, за его обновленный гуманный язык, несущий интеллектуальное содержание и авторские послания к потребителю.

 Что для вас, Вячеслав Орестович, сегодня означает современная архитектурная форма? Наверное, это не только функциональная скульптура, но и носитель зрительного языка, отражающего не только содержание формы, но и ваш авторский комментарий к ней?

В.О. Ухов:

 Начиная с эпохи Возрождения, когда впервые появился термин modern (современный), а его необходимость возникла для того, чтобы можно было отличить новый «современный» стиль от того, что было до этого, не прекращается путаница в употреблении этого термина.

 Мы знаем, что этим термином обозначалась и архитектура конца XIX – начала XX века. Затем этим термином стали обозначать архитектуру XX века, а затем архитектура рассыпалась на всевозможные «измы».

 То, что происходит сегодня в пространстве архитектуры, чрезвычайно разнообразно.

 Понятие «время» является определяющим в словоупотреблении «современная архитектура» или «современная архитектурная форма», а для архитектуры как таковой – очень важной субстанцией.

 Отпечаток времени в архитектурной форме – это всегда пространственно-временное  событие!

 Архитектура в первую очередь транслирует об этом, и не это ли есть одна из самых главных метафор в архитектуре.

 Своей жизнедеятельностью мы неразрывно связаны со своим временем и поэтому современная архитектурная форма для архитектора – это возможность высказаться так, как этого хочу я; так, как это чувствую я, и при всем при этом – так, как это допустимо в том или ином случае.

 Каждый раз это всегда личный рассказ и только тогда, когда есть что говорить.

 Конечно же, архитектура как искусство должна выходить за пределы утилитарного и транслировать нечто важное, помимо того, что она современна. Но здесь есть одна серьезная проблема. Любое наше неудачное «высказывание» остается надолго, и потому «открывать рот» надо только тогда, когда есть что говорить, и если есть на то серьезные основания.

 В последние десятилетия (да и не только) в нашем городе появилось множество построек, «непоявление» которых было бы благом. Бессмысленные «тексты», к тому же малограмотные. Конечно, это проблема этическая, но в нашей профессии этическое и эстетическое неразрывно. Это всегда – ответственность. В том смысле, что за содеянное надо отвечать.

Ю.И. Курбатов:

 В вашей практике случались такие случаи, когда надо было принимать решение: быть или не быть? И если да, то не могли ли бы вы привести примеры?

В.О. Ухов:

 В работе над заказным конкурсом на Митрофаньевском шоссе программой конкурса было предложено спроектировать башню высотой не менее 180 метров. Было обещано, что все обоснования и согласования берет на себя заказчик и что по поводу высоты беспокоиться не следует. Мы провели градостроительный анализ и выяснили, что все, что выше 130 метров, не имеет права на существование в этом месте. В пределах этих параметров мы и выполнили работу. Заказчик остался недоволен.

 Или пример совершенно иного свойства. В одной конкурсной работе необходимо было спроектировать офисную башню рядом с Парком 300-летия Петербурга. Нам показалось, что это обстоятельство могло бы помочь сформировать концепцию образа, но не 300-летия, а Петербурга как явления. Принципиально – бессмыслица: Петербург и Башня, но это вопрос не физических параметров, а вопрос возможности такого образа.

 В результате все это вылилось в строгую, несколько даже суховатую внешнюю оболочку, в вертикальных разрывах которой бушует неукротимая внутренняя энергия.

 Конкурс мы не выиграли, и я не готов ответить на вопрос, хорошо это или плохо для города, что эта башня не была построена.

Ю.И. Курбатов:

 Архитектурный язык, как и литературный, относится к знаковым системам. Слова в архитектурном языке идентичны «словарю» в литературном языке. Слова или элементы (детали) в архитектуре обладают нередко семантическим содержанием. Так, например, окна – это глаза дома. Многократное  повторение оконных проемов ослабляет их семантику, начинает работать их геометрическая эстетика. Как вы преодолеваете эстетическое однообразие повторяемых деталей для создания яркой запоминающейся формы целого?

В.О. Ухов:

 Архитектура – специфическое искусство, значит, является средством коммуникации, значит, может быть определена как система, обладающая языковой формой, значит, может быть «прочитана». Однако эта «азбука» все-таки иного порядка. Для того, чтобы прочитать текст, его надо уметь читать. Должна быть общая основа коммуникации, а она проблематична с точки зрения полноценной системы знакового общения, особенно когда речь идет о деталях как элементах синтаксиса.

 В традиционных исторических культурах все имело смысл. Архитектура была наполнена значениями, знаками, символами. Каждый из этих знаков или символов был известен каждому.

 Все существенным образом стало меняться в эпоху Возрождения и Реформации. Начиная с этого времени западноевропейская архитектура безнадежно пытается выстроить новую семиотическую конструкцию. Особенно безнадежным это представляется в настоящее время -– в ситуации архитектурной многоязычности. Все развивается слишком стремительно, и, судя по всему, это время еще не пришло.

 Сегодня мы можем пользоваться только самыми общими категориями, присущими архитектуре как пространственному искусству.

 Можно объявить окна глазами, но надо, чтобы в это поверили.

 Легче всего мы считываем информацию о материально-пространственной данности. Мы хорошо понимаем, что такое помещение, почему и как помещения группируются в сооружение, что такое двор, улица, площадь. Как все это взаимосвязано. Считывая эту информацию на подсознании, мы хорошо понимаем, как нам ориентироваться и перемещаться в этой данности, и нарушение привычных связей может поставить нас в тупик.

 Напомню один исторический факт: миссионерам, которым никак не удавалось обратить аборигенов племени бороро в христианство, достаточно было изменить (разрушить) структуру их поселения, чтобы решить эту проблему.

 Аналогичным образом поступили и большевики. Они методически разрушали главное, что связывало воедино космологическое мироощущение человека, – они разрушали церкви. Разрушались церкви, разрушалась и идея площади в ее соборном смысле, ибо на этой площади некогда стоял собор, «к которому вели все дороги». Мы до сих пор не можем восстановить этот архетип пространства в своем первоначальном смысле – места для (сбора) встречи, общения людей. У нас это – транспортные узлы.

 Эти примеры еще раз подтверждают, что любая художественно-пластическая форма вне пространственной данности недопустима, а язык архитектуры как семиотическая (знаковая) система – это язык двуединства пространства и художественно-пластической данности.

 Пространство и его материальные объекты друг друга определяют и информационно неразрывны. Та или иная информация об объекте воспринимается нами, как необходимость ее для определенного пространства.

 Иными словами, текст вне контекста – это бессмыслица.

 Ю.И. Курбатов:

 Вы правы. Текст всегда связан с контекстом, и прежде всего с его «посланиями». Они – важнейший фактор, влияющий на формообразование. В какой мере вы учитываете «послания» окружения? Я имею в виду не только конфигурацию и размеры новой формы, но и ее язык. Он (язык) полностью автономен или новая форма вступает в речевой диалог с окружением – его архитектурой и пространством? Согласны ли вы с мнением известного французского архитектора Доменика Перро о том, что постмодернизм уничтожил историю и для нас теперь имеют значение только элементы природного ландшафта – рельеф, вода, зеленые насаждения?

 В.О. Ухов:

 Это не прямая цитата, и поэтому я вынужден буду полемизировать с ее интерпретацией.

 Понятие «контекст» в настоящее время все более и более вульгаризируется с одной только целью – чтобы выстроить оппозиционный тезис.

 Нет ничего проще, чем сочинять собственные правила игры и самому в эту игру играть. Что- либо «выключить» из реальности в угоду какой-либо концепции – такая же нелепость, как и то, что «изм» может уничтожить историю.

 Понятие «контекст» мы употребляем при описании художественно-пространственной реальности в ее конкретном формальном проявлении. Однако это только одна из составляющих этого понятия. Быть контекстуальным означает и соответствие сегодняшнему времени, т. е. быть современным. Но ни в коем случае не автономным от истории (автономный язык нужен разве что спецслужбам). И, конечно же, только диалог, красивый по форме и интеллектуальный по содержанию, определяет суть гармоничного сосуществования объектов архитектуры, различных по форме и времени их происхождения, в едином контексте одного города.

 В то же самое время контекст может означать совершенно различные локализации и совершенно различные содержания. Какая-нибудь из этих локализаций может быть ужасной, и тогда ее нужно будет менять.

 Ю.И. Курбатов:

 Не могли бы вы привести примеры из своей практики?

 В.О. Ухов:

 Я думаю, можно привести в качестве примера любой объект, который мы проектировали. К примеру, жилой комплекс «Водолей» в Сестрорецке. Участок, на котором велось проектирование, был, пожалуй, самой депрессивной частью Сестрорецка с разрушенными, заброшенными, полуистлевшими останками строений (здесь некогда располагалась овощная база), к тому же расположенный в низине с абсолютными отметками на 4,5-5 метров ниже окружающей его территории. Совершенно очевидно, что необходима была какая-то акция, чтобы в корне изменить существующую депрессивную реальность. Изменить сам контекст в его локализованной данности. Фактически была создана метафора архаического по сути градостроительного образования, расположенного на тех же отметках, что и сооружения Сестрорецка, окружающие проектируемый комплекс. Иллюзия полуострова-холма, который, в свою очередь, тоже иллюзия, так как это обвалованная зелеными откосами парковка. На вершине этого холма расположено поселение с улицами и главной площадью. Наклоны наружных стен с западной и северной стороны должны создавать ощущение безопасности поселения, отсылающее к оборонительным сооружениям или средневековым поместьям.

 Возможно, что концептуальное переплетение семантически разновременного и составляет главную тему данной постройки. Так как само сооружение в своих формальных признаках интерпретируется как архитектура с печатью времени своего происхождения.

 Ю.И Курбатов:

 Доминирование рационализма в прошлом, а сегодня и стереотипы этого прошлого приводят к появлению в формах зданий неумышленных ссылок на метафоры функций. Это было характерно для строгой функциональности. Здания не вызывают ощущения сотворчества при восприятии, не вызывают тех полезных эмоций и ассоциаций, которые крайне важны в общественном одобрении и приятии. Используете ли вы в своей проектной практике метафоры в качестве архитектурного приема?

 В.О. Ухов:

 Я пользуюсь этим приемом только тогда, когда полагаю это необходимым, и всегда с большой осторожностью. Метафора – очень сильное средство, а результат нашего действия или «высказывания» не воспринимается буквально. Например, очень любопытная ситуация сложилась при проектировании апарт-отеля на Малом проспекте Петроградской стороны. На площадке проектирования среди ветхих сараев находился двухэтажный флигель абсолютно никакой архитектуры, но по предварительным предписаниям КГИОП его необходимо было сохранить. Через некоторое время, когда уже велось проектирование, КГИОП отказался от этой идеи. Однако мы оставили уличный фасад этого флигеля, но  как самостоятельный «экран», как арт-объект; как след или тень того, что было.

 В то же самое время, хоть это и менее очевидно, стена оставлена не как акт сохранения исторического наследия, а как некая ирония над тем, что подчас происходит в делопроизводстве. Этот подтекст, скорее всего, трудночитаем, и это хорошо.

 Ю.И. Курбатов:

 Какие вы все-таки применяете метафоры, или какие умышленные метафоры вы больше любите? Ведь есть намекающие метафоры, остроумные, смешанные (как неожиданное сочетание идей).

 В.О. Ухов:

 Метафоры нужны, когда возникает необходимость либо усилить значимость, перенести текст из прозаического состояния в поэтическое, либо изменить значение по каким-либо обстоятельствам: сместить смысловой акцент и т. д.

 К примеру, в нашем комплексе «Невский Синдикат» существуют две гигантские «арки». Они возникли по объективным причинам, так как участок разделен на три острова магистральными сетями городского значения. Для того чтобы снять семантическое значение этих разрывов как подлинных арок, которые совершенно неуместны в этом месте, понадобилась инверсия.

 Вся структура была сконструирована как три объекта, соединенные не арочными, а мостовыми связями в неразрывное целое. Не АРКА,  а – МОСТ. Это было обозначено и самой конструкцией – банальной мостовой фермой. Эта метафора была нужна. Объективные обстоятельства заставили воспользоваться этой возможностью, чтобы снять неуместную пафосность.

 У меня нет любимых заготовок и нет любимых метафор. Более того, я считаю это очень опасной практикой. Метафора нужна только там, где без нее не обойтись. Речь, изобилующая метафорами, вызывает сомнение в ее естественности.

 Я думаю, что не лишним будет напомнить еще раз, что тексты, которые мы создаем, долговечны, и, если они бестолковы, то это раздражает. Как раздражает то обстоятельство, что вас заставляют слушать один и тот же несмешной анекдот бесчисленное количество раз.

 Ю.И. Курбатов:

 Вы можете привести метафоры, без которых не обойтись – и умышленные, и неумышленные? Это было бы очень важно!

 В.О. Ухов:

 Я сделаю вид, что не вполне понимаю суть вопроса, и поэтому коллизия «умышленные – неумышленные метафоры» для меня означает следующее: умышленная метафора в реализации оказалась неумышленной, то есть хотелось одного, а получилось другое. В таких случаях люди с невероятной остротой присваивают таким формальным изыскам  хлесткие  названия. Это всем нам очень хорошо известно.

 

©  «Архитектурный Петербург», 2010 - 2020